ВДНХ — это архитектурный заповедник, но при этом не музей

Главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов стал куратором павильона России на XV Архитектурной биеннале в Венеции. На биеннале он не новичок: в 2010 году был участником проекта «Фабрика Россия», а два года спустя вместе с другими авторами получил специальный приз за дизайн экспозиции i-city/i-land. На сей раз предметом его выставки, подготовленной вместе с комиссаром Семеном Михайловским и сокуратором Екатериной Проничевой, стала московская ВДНХ. О проекте V.D.N.H. Urban Phenomenon Сергей Кузнецов поговорил в Венеции с корреспондентом «Власти» Алексеем Тархановым.

Вы не только главный архитектор Москвы, вы еще и коренной москвич. Значит, у вас есть своя история отношений с ВДНХ.

Конечно, меня привели туда родители. Мне там дико нравилось, прекрасно помню ВДНХ 1980-х годов с еще работающими павильонами. Мне меньше нравились национальные павильоны, больше — отраслевые. Я любил «Космос», «Химию», «Связь», павильон железных дорог и даже животноводческий павильон. Там многое можно было понять о том, как все устроено. Одно из лучших мест в городе для мальчика. Но я помню и упадок ВДНХ, ее превращение в огромный рынок. Помню ощущение досады и постоянной надежды, что вот сейчас зайдешь в следующий павильон, а там все по-прежнему. Но заходишь — а там не все по-прежнему.
А когда вы столкнулись с ВДНХ уже в качестве главного архитектора?

Когда там должен был строиться павильон для «Росатома». Я был в жюри. Мы тогда спорили о том, какой должна быть новая архитектура на ВДНХ — следовать исторической или быть современной. Я считал, что она должна быть про сегодняшний день. Но больше всего я понял про эту территорию, когда мы занимались павильоном в Венеции, разрабатывали нынешний проект, когда Сергей Семенович (Собянин.— «Власть») поддержал идею участия с этим проектом на биеннале.

Мог не поддержать?

Наверное, мог. Это же не наш профиль, не наш город, в конце концов. Но это была очевидная реклама Москвы, и можно было надеяться, что она сработает. Так и получилась. «Начали продавать Москву?» — спросили нас члены жюри Притцкера. Из их уст это большой комплимент.

Кто в итоге платил за экспозицию? Говорят о стоимости в 100 млн рублей, неужели Министерство культуры расщедрилось?

Бюджет выделен правительством Москвы по поручению мэра Сергея Собянина. На этот проект были заложены деньги и в Минкульте, но в итоге он был реализован на средства города.

В проекте V.D.N.H. Urban Phenomenon вас привлекла, надеюсь, не только история. В чем для вас актуальность выставки достижений несуществующего СССР?

Мне кажется, для Москвы актуально новое ориентирование города на общение с человеком. Наша базовая задача — вывести людей, в хорошем смысле слова, на улицу, предоставив им весь городской сервис. В последнее время москвичи жили в ячейке квартиры, в ячейке офиса и в ячейке машины. Город совершенно выпал из сферы нашего внимания. Мы не понимали, что такое улица и площадь, уличное кафе, уличная активность, ярмарка, городской фестиваль. Теперь мы должны создать города, в которых человеку хотелось бы находиться. Таким городом как раз была ВДНХ, этим, а не сталинизмом, она нам особенно интересна.

Но парк ВДНХ с его имперским масштабом — не про жизнь человека в городе. Жизнь человека в городе — это маленький садик, районный парк, а это какое-то очередное коллективное сооружение вроде массового помывочного комбината для населения вместо домашнего душа.

Тема парка культуры и отдыха — тема когда-то советская, а теперь наша, российская. Это и правда urban phenomenon. В мире известны примеры больших парков, нацеленных на ту или иную функцию. Мы понимаем, что такое экспопарки. Например, Джардини в Венеции — это и есть парк для выставки. Мы понимаем структуру лунапарков, знаем большие городские парки вроде Центрального парка в Нью-Йорке. ВДНХ была всем этим вместе взятым.

Чем отличается ВДНХ от Диснейленда? Тем, что Диснейленд интереснее?

Феномен ее в том, что перед нами собрание подлинной и качественной архитектуры. ВДНХ — архитектурный заповедник, но при этом не музей. Это не римские форумы, где тоже есть уникальные, знаменитые памятники, но нет городских сервисов, которые люди очень ценят. При этом ВДНХ всегда посещалась, даже в худшие ее времена нельзя было сказать, что территорию забросили и она стала всем неинтересна.

Функции главного архитектора и его вес в городе менялись не раз. Каковы ваши реальные полномочия в Москве? Что вы можете, а что — нет? За что готовы отвечать, а за что не готовы?

Скажем так, я веду блок работ, связанных с контролем качества архитектуры.

Вы можете распоряжаться тем, что и где будет построено? Или командуете только фасадами?

На сегодняшний день есть ГЗК — Городская земельная комиссия, которая решает, что и где будет построено. Я в эту комиссию вхожу. Она большая, ее возглавляет мэр, так что говорить, что здесь командует главный архитектор, конечно, нельзя. Когда проект, который одобрила ГЗК в виде некоторых габаритов, приобретает очертания, он приходит на рассмотрение Архитектурного совета города Москвы, который я возглавляю, то есть уже попадает в зону моей компетенции.

Наверное, в Москве строится такое количество зданий, что вы не можете за всем уследить?

Нет, контроль проходят все объекты, но пока есть определенные сложности с контролем качества. Даже проконтролировав объект на этапе проектирования, мы не всегда можем гарантировать результат.

Как архитекторы получают заказы в Москве — в приемных или на конкурсах?

По-разному. Но за неполных четыре года уже проведено больше сорока конкурсов разного уровня. Многие из них серьезные, международные, резонансные. Это эффект отложенного спроса. Было накоплено много нерешенных архитектурных вопросов, которые мы поставили на конкурсную основу, поэтому казалось, что Москва просто утонула в этих конкурсах. Конечно, такого сумасшедшего темпа сейчас нет, потому что многие вопросы уже решены. Это прямо связано с интенсивностью строительства. Больше строим — больше конкурсов, меньше строим — меньше конкурсов.

Победа в конкурсе гарантирует реальный заказ в Москве? Всегда ли строят победители?

Нет, конечно. Но я могу сказать, что это не наша сегодняшняя особенность. Такого, чтобы победитель всегда строил, никогда не было. Мы на эту тему делали выставку «Кузница большой архитектуры» в Музее архитектуры, где рассказывали, что, как это ни странно, многие вещи, которыми мы гордимся, которые являются объектами наследия и были спроектированы в результате конкурса, не были построены по первоначальному проекту. Часто автор оставался, но менялся проект. Бывало изменение функции, изменение программы. Но сама атмосфера постоянной конкуренции и выбора из лучшего приводила к хорошим результатам. Конкурсная практика является серьезным драйвером развития, даже если проект меняется в процессе работы.

То есть вы проводите буквально переконкурсы? Победил один, строит другой и строит при этом совсем не то?

Бывают, как вы говорите, и переконкурсы. Если это коммерческий объект, исполнитель может не договориться с заказчиком. Бывают разные ситуации. Мы все-таки стараемся придерживаться позиции, что победитель должен реализовывать проект. Дальше появляются вопросы контракта с победителем. Мы столкнулись с кучей бюрократических ограничений, но тем не менее караван идет, процесс движется, качество архитектуры улучшается, как все отмечают. Гигантский положительный эффект я вижу в любом случае, хотя сказать, что все идеально, нельзя.

Место для нового памятника князю Владимиру на Боровицкой площади вы считаете удачным?

Оно было найдено в результате архитектурного анализа огромного количества мест в городе. Но не мы сказали, что городу нужен такой памятник, это Российское военно-историческое общество вышло с инициативой его поставить.

К вам буквально с Владимиром в руках пришли и сказали: «Ставьте»?

Пришло поручение о выборе места. Над этим работала большая группа архитекторов, историков, городских чиновников. Общество в том виде, в котором оно сейчас существует, приняло решение, что памятник будет. А мое дело как главного архитектора сделать так, чтобы он оказался на лучшем месте. Я спокойно отношусь к памятникам — лучше, когда их ставят, чем сносят.

Что происходит с охраной памятников, в частности памятников модернизма? И почему, несмотря на протесты, снесли-таки конструктивистское здание Таганской АТС?

Сейчас на реставрацию отведены несопоставимо большие суммы по сравнению с теми, что отпускались при Юрии Михайловиче Лужкове. Город реставрирует, вкладывает деньги в наследие, но относится к этому с долей здорового формализма. Есть вопрос статусности: в приоритете у нас то, что уже является признанным памятником.

Полная версия статьи доступна на сайте издания