ENG
 
Электронные СМИ
от 11 Марта 2014
 

Городская perestroika

11 Марта 2014

Главный архитектор Москвы – о том, как сделать из многомиллионного мегаполиса комфортный и уютный город.

Жизнь в мегаполисе сложна и не всегда удобна. Об этом вам скажет любой москвич. Многочасовые пробки, давка в метро, огромные расстояния и невозможность уединения — вот далеко не полный букет проблем, с которыми сталкивается столичный житель. В последнее время городские власти кое-что сделали, чтобы придать Москве эдакий европейский лоск: создаются новые и расширяются старые прогулочные зоны, развивается сеть велопроката, из центра пытаются вытеснить хотя бы часть автомобилей, в Зарядье, на месте снесенной гостиницы «Россия», разобьют парк. Но это все «оазисы», к тому же расположенные по большей части в центре города. Между тем 90% москвичей живет в спальных районах вроде Жулебино и Митино, а также в «панельном бублике» — застроенной типовыми многоэтажками территории между Третьим кольцом и МКАД. В этих районах свободного места для застройки не очень много, на 2015 год запланировано начало застройки Тушинского аэродрома — едва ли не последнего большого городского пустыря. А в этом году начнется стройка на месте бывшего завода имени Лихачева. Как сделать жизнь в районах массовой застройки комфортнее? Об этом в интервью «Профилю» рассуждает главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов.

ПРОФИЛЬ: Что вы можете, как архитектор, сделать с городской окраиной?

Кузнецов: Придумать что-то радикальное — сделать из Жулебино «Нежулебино» или «Нью-Жулебино» — сложно. Дома не передвинешь, этажность им не срежешь, рядом другие не поставишь. Надо понимать, что наследие советской застройки очень тяжелое. Дискомфорт городских окраин происходит из системы планирования. Какие ценности декларировались в советское время? Человек должен жить так, чтобы поблизости были поликлиника, школа, детский сад и чтобы до всего этого вроде бы можно дойти пешком. А еще рядом был завод, на котором все работали... Правда, в этом случае не возникало связной улично-дорожной сети, но она была и не нужна, потому что машин было мало и до работы могли доехать на автобусе...

ПРОФИЛЬ: Но какое-то рациональное зерно в микрорайоне было, например, безопасность?

Кузнецов: Безопасность в микрорайонах превратилась в иллюзию. Машин стало много, и довод о том, что «ребенок может не переходить дорогу», стал неактуален. Ребенка все равно не отпустишь, машин много и во дворах. С точки зрения социального контроля микрорайон хуже, чем улица. Там, где много людей, всегда безопаснее. У Джейн Джейкобс (американская писательница, урбанист. — «Профиль») в книжке есть прекрасный пример. Ее подруга, жившая в таком вот микрорайоне — в Америке они тоже были, многие страны пытались идти этим путем, — объясняла, почему решила переехать в район с обычными улицами: «У меня была тихая, спокойная жизнь, но в какой-то момент я поняла, что слышать одинокие крики людей, которых грабят, мне не нравится». Все это вырастает из системы «архитектура—менеджмент—жизнь».

ПРОФИЛЬ: Хорошо, двигать дома и срезать этажи вы не можете, но ведь хоть что-то можно сделать, чтобы жилая среда на окраине не была такой агрессивной?

Кузнецов: Со временем, когда дома обветшают, их можно будет заменить на другие — это возможно. Сейчас можно говорить о том, как развить территорию, искать способы сделать жизнь комфортнее. Хотя плотность населения высокая, районы застроены довольно рыхло, есть много пустот, которыми можно заниматься, добавить туда функций — досуговых, образовательных, мест приложения труда. Это, безусловно, повышает комфортность среды, поскольку у людей появляются варианты, как проводить свободное время в пешей доступности. Чем больше у вас поблизости таких мест, тем город комфортнее.

ПРОФИЛЬ: То есть речь идет все-таки о том, чтобы застраивать пустоты?

Кузнецов: Можно не застраивать, а наполнять первые этажи домов. Хотя, когда дома стоят, как обычно в микрорайоне, это делать сложно — к ним не подходят улицы, поток людей туда не организован, поэтому бизнес на этих первых этажах не выживает. Но все равно это делать нужно. Кстати, на Урбанфоруме, который проходил в Москве в декабре, об этом много говорили и приводили в качестве отрицательного примера Тверскую: все первые этажи заняты банками, а это структуры не общественные. Они большую часть суток закрыты, свет не горит, нельзя свободно зайти, выпить чашку чаю. Поэтому эта площадь не живет так, как могла бы, если бы там все работало. На центральной площади Брюсселя все здания имеют общественный первый этаж, летние террасы. Люди идут туда, где можно посидеть, отдохнуть, так человек устроен. На Красной площади было бы больше народу, если бы первые этажи соседних зданий были общественными. Из Кремлевской стены и Мавзолея кафе не сделаешь, но первый этаж ГУМа мог бы быть ресторанным. Это все простые средства, которые дают людям комфорт.

ПРОФИЛЬ: На Красной площади в прошлом году главным событием стал рекламный чемодан размером с дом...

Кузнецов: Кстати, чемодан с точки зрения комфорта пребывания неплох — на мой взгляд, пустая площадь хуже, чем площадь с чемоданом.

ПРОФИЛЬ: В ваших силах как главного архитектора сделать так, чтобы новые районы строились по другим принципам? Или таких мест, где можно планировать и возводить с нуля целые районы, в Москве не осталось?

Кузнецов: В Москве есть еще относительно пустые места, где может появляться новая застройка — по принципу кварталов. Она подразумевает более плотную сетку улиц, четкое зонирование: есть некая застроенная ячейка между улицами, в ней все понятно: здесь — общественная жизнь, тут — частная. Во дворе нет чужих людей, только соседи, а значит, более комфортная, приватная среда для человека. На улице — кафе, веранды, где, в идеале, люди встречаются со знакомыми. Да и с незнакомыми, главное, людей много — все равно это дает ощущение безопасности, потому что для человека в городе нет ничего хуже, чем пустота. Представьте себе подземный переход, в котором никого больше нет, — даже если некого бояться, все равно появляется ощущение тревоги. А если зайти в людный переход в центре города, где десятки и сотни людей, тревоги не возникает. Простой пример социального контроля. Человека нужно привести на улицу — это всеобщий принцип безопасности и комфорта. Опасность возникла, когда в советское время людей искусственно загнали в квартиры, поскольку в микрорайонах двора как такового не было, все сидели по домам — отсюда культура посиделок на кухне.

ПРОФИЛЬ: Какие места могут быть застроены новыми кварталами?

Кузнецов: «Коммунарка», Рублево-Архангельское, Сколково, территория заводов ЗИЛ и «Серп и Молот» и другие большие проекты — все они планируются к застройке по новой идеологии.

ПРОФИЛЬ: Какая судьба ждет Новую Москву? Появятся ли там типовые панельные многоэтажки?

Кузнецов: Панельных типовых стараемся, чтобы не было. Хотя и типовые дома могут быть хорошими. Я считаю, что вопрос внешнего вида — второй. Главная тема Новой Москвы — создание новых центров притяжения. Те центры, которые сейчас там закладываются — мы их называем точками роста, — должны оттянуть активность из исторического центра. Рублево-Архангельское, Сколково, «Коммунарка», активно развивающиеся кластеры «Мосрентген» и Румянцево — все это главные знаки Новой Москвы. Да, там будут плотно застроенные территории. Но надо понимать, что плотность городской среды, нерасползание ее — это залог успешности города. Город должен быть компактным.

ПРОФИЛЬ: А как же «одноэтажная Америка» с рядами индивидуальных домов…

Кузнецов: Самый известный пример одноэтажного города — это Лос-Анджелес. И надо сказать, редкий эксперт-урбанист не поминает Город ангелов в негативном аспекте. Это расползшийся город с огромным количеством дорог, машин, требующий долгих передвижений — жутко дискомфортно для человека. Там хороший климат, много интересных вещей типа Голливуда, но с точки зрения урбанистики это пример тяжелый.

ПРОФИЛЬ: Хорошо, вернемся к Новой Москве. Какой высоты дома там будут строить?

Кузнецов: Сейчас рекомендовано ограничение этажности до 9 этажей. Плотности застройки можно достичь и с небольшой этажностью. Другой вопрос — принципы застройки. В советский период считалось: лучше построить один большой дом в 22 этажа, чем два раза по 11 или 5 раз  по четыре. Но то, что город должен быть плотно застроен, — это совершенно точно. Иначе стоимость дорог, сетей, инженерных коммуникаций резко повышается.

ПРОФИЛЬ: Вы не боитесь, что ваши идеи останутся благими пожеланиями, а воплотится то, что выгодно инвестору? Есть мнение, что архитекторы в нашей стране вообще мало что могут: планы — отдельно, а реальные стройки — отдельно...

Кузнецов: Если оглянуться назад и посмотреть, каким образом планировалась Москва и вообще делалась архитектура, то действительно власть до какого-то времени вела диалог с архитекторами, а потом их решения воплощались строителями. Но в эпоху Хрущева строители вышли на первый план, так как надо было строить много жилья, расселять людей. На архитекторов стали смотреть, как на людей, которые все усложняют, всем мешают. Тогда архитекторы, в буквальном переводе — «главные строители», превратились в проектировщиков. Такая вещь есть. Но это не повод грустить и не работать. Я считаю, что, если люди сидят за переговорным столом, у тебя есть право голоса. И если твой голос будет разумным и конструктивным, он будет услышан. Это моя позиция. Дальше ты можешь разбираться, кто под кем находится — архитекторы под строителями или наоборот, но если объективно люди привносят в дискуссию правильные идеи, их слышат. Это совершенно точно. Например, проект Дворца водных видов спорта в Казани. Типичная российская схема, когда строитель получал деньги на все и заказывал проектирование архитекторам. Но если посмотреть объект, который получился, я могу сказать, что все, что было задумано, все реализовано. Потому что строители тоже хотят строить красивые дома. Проект рождается в диалоге между многими его участниками — не только строителями и архитекторами, но и экономистами, социологами, философами даже. И каждый из них если несет разумные вещи, они входят в проект, если несет ерунду, то не входят. Это вопрос способностей организаторских, возможностей убедить, в конце концов, продать результат своего труда.

ПРОФИЛЬ: Что сейчас происходит с Москвой — куда она движется?

Кузнецов: Фокус внимания смещен в сторону комфорта городской среды, это совершенно точно. На проектном рынке появилось огромное количество компаний, специализирующихся на благоустройстве общественного пространства, ландшафтном дизайне. Раньше найти в Москве компанию, занимающуюся городским ландшафтным дизайном, было вообще невозможно, просто их не существовало. Они были просто никому не нужны. Сейчас это массовое явление. Это ведь очень серьезный маркер — значит, этим много занимаются, рынок появился, люди хотят на нем работать. То, что в Москве родился новый сектор экономики — работа с общественным пространством, — это главный показатель, насколько изменился подход.

ПРОФИЛЬ: В архсовет Москвы впервые вошел иностранец — бывший главный архитектор Берлина Ханс Штимманн. Зачем?

Кузнецов: Я бы и больше иностранцев взял — эти люди дают независимый профессиональный взгляд. Точка зрения на наши проблемы из других городов часто бывает очень свежей, важной и полезной.

ПРОФИЛЬ: Он же не знает российских реалий…

Кузнецов: Это не важно. Дело не в реалиях. Часто выясняется, что реалиями прикрываются, чтобы уйти от проблемы. Я на своей практике знаю. Часто по любому поводу говорят: «Это Россия, здесь такое невозможно». Начинаешь выяснять — оказывается, возможно. Абсурдная постановка вопроса: почему, если что-то хорошо и нам нравится, мы у себя дома сделать не можем? Заметьте, объяснение — не климат, не экономика, а просто фраза «Это Россия». Неправильно. Я считаю, что все можно делать абсолютно хорошо, надо только вникать и знать независимую точку зрения. Чем дальше человек от наших реалий, тем лучше. Решение о приглашении Штимманна в совет — одно из самых удачных, полезное и конструктивное, очень много удается услышать хорошего.

ПРОФИЛЬ: Как выглядел «лужковский стиль», всем примерно понятно. Имеет ли право на существование выражение «собянинский стиль»?

Кузнецов: Думаю, что стилем будет наличие большого количества классной архитектуры в городе. Я очень надеюсь, что это получится. Если будет реализовано то, что мы сейчас начали, те конкурсные проекты, например, здание Центра современного искусства и реконструкция Политехнического музея, то Москва поднимется на новую ступеньку с точки зрения архитектуры. И если Собянин будет ассоциироваться с такой Москвой, свежей, современной, модной, которой есть что показать, помимо исторического наследия, — это и будет стиль. Нужно делать вещи, отвечающие запросам своего времени, они и становятся памятниками. Если в Москве удастся сделать подобный скачок, будет хорошо. Пока мало времени прошло — дома должны построиться.

ПРОФИЛЬ: А как так получилось, что мэр сменился, а сносы исторических домов продолжаются?

Кузнецов: Я могу напомнить как минимум одно немалое достижение в области наследия – «Лужники» сохранили. Работа была сложная. То, что «Лужники» как точка, память места, сохранятся — это очень важно. Внутри стадион изменится, станет более современным, но внешне он будет тем же самым объектом.

ПРОФИЛЬ: Чего не сказать о снесенном стадионе «Динамо», да и других объектах. Движение «Архнадзор» продолжает критиковать московскую власть за неуважение к истории.

Кузнецов: Любой человек, который активно что-то делает, всегда попадает под критику — критиковать гораздо проще, чем делать. У них есть много плюсов. Они неравнодушные люди, интересуются Москвой и распространяют эти знания — это не вредно. В том, что касается Зарядья, коллеги из «Архнадзора» нам очень помогли. Марина Хрусталева участвовала в консорциуме-победителе, сейчас она является нашим консультантом. Они знают такие вещи, на которые мы бы не обратили внимания. В чем проблема «Архнадзора»? Кто-то считает, что они борцы за идею, кто-то — что просто спекулянты. Очень разное отношение. Я проследил ситуацию и понял, что оно разное, потому что у «Архнадзора» нет единой позиции. Это группа людей, которая объединилась под одним названием, и они друг за друга не отвечают. Они могут быть вообще не согласны между собой. А формализоваться они не хотят — не хотят поставить ответственного, иметь свой устав, пресс-службу. То ли недоработка, то ли ошибка, то ли умышленная позиция, чтобы не нести ответственность. К сожалению, если ты хочешь выражать некое мнение, будь готов за него отвечать. В принципе это проблематика нашей широкой общественной позиции. Но я стою на позиции, что прозрачность всегда лучше. Например, конкурсы — это не просто способ отбора проекта. Это же еще некий конструктивный способ его публично обсуждать. Это работа жюри, круглые столы, работа с экспертами, публикации. Да, ты получаешь больше критики. Но проект получается более отточенным. Горожане должны любить проект. Убедить мэра в том, что проект правильный, совершенно недостаточно. Надо, чтобы люди воспринимали проект позитивно. Зачем делать что-то, что не будет нравиться людям? Первый конкурс на Зарядье помните? Он же обрушился под напором общественного мнения. Он никому не понравился. Коллективный заказчик город Москва его просто отторг.

ПРОФИЛЬ: Если говорить о «проекте «Москва», то для вас он какой?

Кузнецов: У Москвы есть несколько совершенно уникальных качеств, которые делают ее очень устойчивой системой развития. Она реагирует на перепады мировой экономики заметно устойчивее, чем другие города. Москва обречена на развитие. И как любое движение, это намного лучше, чем любой застой. Вопрос в том, как направить это движение, чтобы оно давало больше качества, комфорта и удобства. Неправильно, когда в городе неприятно находиться и люди вынужденно здесь живут, просто потому, что деньги зарабатывают.




публикации по теме

 
ЗАГРУЗИТЬ ЕЩЕ ...
 

E-mail:
Имя:
Подписаться на рассылки:

Задайте свой вопрос

Обратите внимание, что редакция портала «Архсовет Москвы» оставляет за собой право на свое усмотрение публиковать, только выборочные вопросы. Нажимая на кнопку «Отправить» вы автоматически соглашаетесь, что принимаете все правила публикации на данном ресурсе.