Зачем нужны городские исследования в эпоху глобального будущего?

21 марта стартовал цикл лекций «Города и перемены», который Лекторий Музея Москвы запустил совместно с образовательной программой УТРО (организаторы Архитектурная школа МАРШ и ИГСУ РАНХиГС). Первую лекцию прочитала Ната Волкова - архитектор, городской планировщик и исследователь.

Она рассказала о том, как изменялись городские исследования в России и в Москве последние 10 лет. А также показала, почему, если мы хотим менять наши города навстречу будущему, делать их лучше, мы должны в первую очередь думать об исследованиях:

«Точкой отсчета новой волны российской урбанистики предлагаю считать 2008 год – именно тогда в московском клубе Bilingua прошла лекция для портала Полит.RU Михаила Блинкина о развитии городских транспортных систем. Эту точку отсчета предложил 2 года назад Федор Новиков и я с ним в этом соглашусь.

Что было до 2008 года? До 2008 года в течение почти 20 лет архитектура и градостроительство в России развивалось в основном в политическом и правовом плане – исследования были скорее исключением, чем правилом. Конечно, в такой ситуации исследованиям города мало кто учил, основной посыл при развитии архитекторов и градостроителей был: «придумывайте, создавайте новые миры».

Но к концу нулевых даже в традиционном архитектурном образовании начала осознаваться необходимость исследований. Интерес к исследованиям начал появляться, с одной стороны, под влиянием методических новаций «Экспериментальной группы» Е.В. Асса и Н.В. Токарева и «обновленной» кафедры ПРОМа под руководством О.Р. Мамлеева в МАрхИ (к 2012 году эти новации обрели собственную институцию - МАРШ), а с другой – благодаря обращению к западному опыту и исследованиям.

10 лет возрождения российских городских исследований можно определить через три характерных явления. Во-первых, десятилетие российской урбанистики это «бум» образовательных программ – с 2009 года, практически, каждый год появлялась новая программа или подпрограмма в разных институтах и городах. С другой стороны, стараниями Москомархитектуры, это десятилетие можно назвать «десятилетием конкурсов» - за это время только Москомархитектура объявила и провела более 50 архитектурных и планировочных конкурсов, также стали активнее проводиться международные архитектурные конкурсы в регионах. Построенный по конкурсному проекту компании Diller Scofidio + Renfro в 2017 году открылся парк Зарядье рядом с Красной площадью в Москве.

Третьим важным признаком развития городской тематики за последние 10 лет стало возникновение медийного поля урбанистики и городских исследований. Символом этого процесса можно назвать Московский урбанистический форум (МУФ), который проводится ежегодно, начиная с 2011 года. За эти годы в Москве и регионах побывали более тысячи зарубежных спикеров и экспертов, расширилась тематика обсуждаемых проблем, политика развития городов стала выстраиваться  с учетом не только в российского, но и в международного контекста.

Однако, в этом триумфальном развитии городского планирования и исследований трудно не заметить парадоксы. Почему при активном развитии городской сферы образования, исследований, конкурсной практики, планирование часто остается концептуально в прошлом веке? Надеясь создать город будущего, городскую среду мечты, проекты часто делаются без необходимых исследований, без привязки к социальному контексту и реальным условиям. Результатом будут социальные (протесты и конфликты), экономические (долгострои), культурные (неоднозначная реакция жителей на решения властей) риски. 

Настоящее время и его ценность для культуры и науки по-новому осмысливается и повышается в Европе и Америке к. XIX – н. XX веков. Настоящее – это время модернизма, время, с одной стороны утопии о городе современном, а с другой – полевых и эмпирических исследований. Если город был одной точкой отсчета настоящего, то второй – была природа, прирученная и переосмысленная человеком. Обе эти идеи схвачены в концепции 1898 г. Эбезинера Говарда «город-сад». Хотя этот проект сейчас кажется утопией, Говард выступает как предельных реалист, рассматривая его как коммерческий проект, проект некоммерческого партнерства с развитым местным самоуправлением, но остался в основном теоретической схемой лишь с частичной реализацией. Именно теоретическая форма представления – в виде симметричной идеальной схемы – сделала его утопичным, его можно было привязать где угодно, он был безразличен к характеру территории.

Если Говард, несмотря на практический интерес в организации города-сада, создал одну из самых живучих утопий ХХ века, то его современник шотландец Патрик Геддес заложил основу для развития городских исследований – civic surveys. Геддес одним из первых понял необходимость исследований при проектировании развития городов и реализовал эту идею в генеральном плане Эдинбурга 1909 года, создав направление городских исследований и позже упрощенное до градостроительного и предпроектного анализа.

Будучи профессором биологии, Геддес предлагал рассматривать города в контексте развития региона, его географически и биологических характеристик и свойств и того, как жители могу использовать эти ресурсы. Взаимодействие человека и среды было одной из основных тем, занимавших Геддеса – в схеме «Изображение жизни» (Notation of Life) 1904-1905 гг. Для него взаимодействие города и горожанина – это базовый элемент развития. Центральная часть схемы поделена на 4 элемента, отображающих переход от центра города к мегаполису: «Деловой центр», «Школа», «Двор» и «Город в действии». По внешней стороне схемы идут характеристики деятельности человека – «Действие», «Факты», «Мысли (мечты)», «Поступки». Из взаимодействия этих двух линий развития – индивида и города рождается городская среда, порождая промежуточные формы, такие как «двор», «монастырь», «университет» и «студия».  Эта схема и сама идея взаимодействия города и индивида, изложенная в «Изображении жизни» в отличие от эмпирических исследований Геддеса была модельной, как и «город-сад» Говарда. Но, если концепция «города-сада» повлияла преимущественно только на городское планирование ХХ века, то о косвенном и прямом влиянии идей Геддеса можно говорить и в случае модернистского городского планирования, и в случае развития социологии города. Геддес, в частности был одним из основателей Социологического Общества в Лондоне.

Старший современник Геддеса и коллега по Социологическому обществу Лондона, Чарльз Бут развивал другое направление социологических исследований, которое легло в основу современного понимания эмпирических исследований города в социологии. Его исследования бедности в Лондоне, которое он вел в течении почти 17 лет с 1885 по 1902 год, что позволило ему картировать практически всю территорию Лондона и дать точные сведения об уровне бедности в различных его частях. При этом это было практически первое настолько масштабное полевое исследование, совмещавшее статистические количественные методы и этнографические исследования.

Исследования Бута и Геддеса значительно повлияли на развитие Чикагской школы социологии, сформулировавшей базовые подходы к социологии города – другую, отличную от геддесовского civic survey линию городских исследований. Основное влияние исследований Бута на Чикагскую школу социологии сформировалось через Роберта Парка, одного из ее основателей в 1920-1930х гг. В своих исследованиях Парк стал рассматривать городскую территорию по примеру Бута, но только уже не ограничиваясь вопросами бедности – он изучал различные демографические признаки, включая принадлежность к той или иной национальности. Парк положил начало социальной экология, которая рассматривает конкуренцию за городское пространство различных городских сообществ. Именно социология первого поколения Чикагской школы заложила основу социологии города и городских исследований.

Второе поколение Чикагской школы начало развиваться после войны в 40-60е годы и было связано с другим масштабом исследований – теперь изучались уже не сообщества, а повседневные практики горожан и было связано с именами Ирвинга Гофмана и Герберта Блумера.

Но модернистское представление о городе, как консервативное направление исследований (по аналогии с «консервативной операцией» по преобразованию города Геддеса) продолжало развиваться параллельно с Чикагской школой. Ярчайшим представителем модернистского, функционального подхода к городскому развитию стало творчество  Ле Корбюзье, одного из основателей Международного конгресса архитектуры (CIAM). В планировочном модернизме Корбюзье исследования оставались четкой сеткой, на основе которой потом основывалась вся планировка. И хотя, кажется, что в основе такого планирования лежат исследования, в основном – это утопический тип планирования, который пытается создавать модели жизни, а не исследовать, как она устроена.

Намеченные контуры идеи настоящего – модернизма как культурной основы для развития области городских исследований нуждаются в дальнейшем уточнении. Если посмотреть на взаимодействие двух основных описанных выше подходов – социологии города и создания утопий   и идеальных моделей городского развития – то можно заметить как они разделяют ландшафт иностранных городских исследований по временной шкале – между ретро (прошлым), консерватизмом (настоящим) и футурологией (будущим).

Если посмотреть как развивались городские исследования в Европе и Америке в течении 20 – в начале 21 веков, можно увидеть явное смещение от ретро-и консервативной тематики к тематике утопической. Но тем не менее даже в идеалистические 60-е годы, утопии не появлялись бы, если бы не было серьезной базы городских исследований, обращенных к прошлому. В 50-60-е годы утопическое мышление поддерживается благодаря консервативному крылу планирования в виде Луиса Серта и созданного им Нового урбанизма, опиравшегося на обращение к истории и историческому наследию. В 70-80-е ситуация меняется – в качестве настоящего Петер Айзейманн начинает рассматривать ландшафт, противопоставляя его прошлому и будущему города. В современном мире настоящее оказывается переосмысленным как ресурс для производства будущего – такова например идея выставки Countryside Рема Кулхаса в музее Гуггенхайма, где современные сельскохозяйственные территории рассматриваются как скрытая форма урбанизма. Однако уже с 70-80-х годов «база настоящего времени» в городских исследованиях начинает убывать – начинается рост футурологии, казалось бы, ничем не поддержанный.

Но эти изменения объясняются за счет возникновения нового подхода на стыке социологии города и городских исследований, практики градостроительства – коммуникативный подход? Появление коммуникационного подхода – это результат того, что после войны начинается поворот к поп-культуре, к обществу потребления. Идея Лефевра, что горожанин должен иметь право на город, состоит и в том, что горожанин является потребителем города и город должен что-то давать ему, чтобы соответствовать его ожиданиям. Кроме проектировщика, появляется житель, и он требует: заметьте меня, я – потребитель. Вопрос: должны ли мы подстраивать город под этого актора?

Джейн Джейкобс считала, что да, она известна этой своей борьбой за то, чтобы, смотря на город, мы видели, что делает человек каждый день, то есть повседневность и исследовали его с позиции повседневности, очень консервативно пытаясь сохранить городскую среду такой, какая она есть. Позже появляется DIY урбанизм. Это один из системных подходов, когда мы видим, что у города появился новый автор – житель, который самостоятельно создает свое пространство для жизни и приспосабливает его под себя.

Сейчас направление коммуникативного подхода развивается в сторону идет развитие games for cities – когда горожане выстраивают такие модели поведения, которые не может смоделировать компьютер и которые нельзя предсказать из-за огромного выбора. Так игра становится городским исследованием.  Таким образом, коммуникативный подход обеспечивает в конце 20 века основу в виде обращения к настоящему и прошлому для утопических идей архитекторов.

Где в этом контексте будет место российских городских исследований? До начала 1930х годов российские и раннесоветские дискуссии о городском развитии были встроены в международную повестку. Именно поэтому в этом время разрабатывается много качественных генеральных планов. Даже после формального выхода из Международного союза городов в 1930 г. Продолжается сотрудничество с зарубежными специалистами, Эрнст Мей привозит в СССР идею рабочих поселков, но она уже встраивается в жесткую централизованную систему планирования городов.

Однако далее возникает резкий переход от планирования городов к их «проектированию», к развитию городов как архитектурной композиции.  Постепенно с 30-х годов нарастает разделение представлений о городе инженеров (и в том числе транспортных планировщиков), и архитекторов, а городские исследования начинают заменяться градостроительным анализом. Это отражается, прежде всего в поляризации идей о городе – с одной стороны есть утопические проекты, одним из последних был НЭР (Новый элемент расселения) придуманный группой архитекторов под руководством Алексей Гутнов, с его утопическом представлением о будущем и коренной трансформации существующей реальности, а с другой – более поздние 70-80-х годов концепции ретроразвития Бориса Еремина и Михаила Кудрявцева.

Лишь позже, уже в середине 80х годов, параллельно с постепенной реабилитацией планировочного подхода к развитию городов, осколочно сохранившегося у отдельных представителей профессии и их учеников, начинает возрождаться интерес к городским исследованиям, обращенным к настоящему в рамках средового подхода. Этот подход очень по разному практиковали и Алексей Гутнов, когда работал в НИиПИ Генплана Москвы, и Вячеслав Глазычев, и Александр Высоковский.

Как настоящее и городские исследования могут помочь вырастить будущее? Сейчас у нас есть очень много идей о будущем в западной традиции – и очень мало идей и будущем в России. Это очень большая проблема. Попытки говорить о будущем часто генеалогически восходят идеям, которые у нас возникли в 60-70-е гг., либо мы пытаемся адаптировать концепции не поддержанные городскими исследований.

Другая проблема в том, что часто мы подменяем городские исследования градостроительным анализом. Это разные вещи. Анализ – подробное рассмотрение несколько слоев реальности, но для исследования этого недостаточно. При анализе мы лишь можем констатировать наличие тех или иных фактов, но не можем их ни дать какую-то их интерпретацию, ни объяснить их. Так можно производить огромное количество документов – и это путь к хаосу. Вместо этого нужен подход, где эти данные не просто фиксируются, но задается определенная модель, в рамках которой данные о городских процессах могли бы быть осмыслены. 

Сегодня научившись разбирать работающую машинку, если мы хотим создать что-то новое, мы должны научиться заново собирать ее, придумать принцип, по которому мы будем это делать. Но собирать ее не исходя из абстрактных представлений о социальных или экономических процессах, об их рациональности или субъективности, а пользуясь теми деталями, которые у нас получились в результате анализа, научиться играть с ними и задавать им вопросы. Тогда город начнет с нами тоже говорить о будущем, а не только о своих проблемах. Сейчас у нас есть очень много идей о будущем в западной традиции – у нас есть очень мало идей и будущем в России. Это очень большая проблема. Сейчас мы пытаемся идеи о будущем, которые генеалогически восходят к другим корням, спроецировать на те идеи, которые у нас возникли в 60-70е гг. Проблема в том, что часто мы заменяем городские исследования, которые были, понятием градостроительного анализа. Это разные вещи. Анализ – это инструмент, которыми мы проводим исследования. Анализ – несколько слоев, на которые мы должны посмотреть. Когда же мы проводим исследования, мы должны думать об их цели. В идеале генплан существует для того, чтобы было стратегическое развитие. Осмысленность целей – в стратегии. Мы не можем не делать таких документов – это путь к хаосу. Но нам нужен и подход, когда мы эти данные осмысляем. Информации много, вопрос – какие цели мы ставим и как потом мы структурируем информацию. Информация – это всегда вопрос того, как вы с ней работаете. Важно, как мы будем задавать вопросы городу. И именно городские исследования ставят себе такую цель».